У нее не было сил отвечать. Возникшая между ними близость смущала и даже раздражала ее. Диана все еще ощущала присутствие Патрика Ланглуа, не могла забыть его низкий голос, аромат чистоты, самоиронию. Вмешательство в ее жизнь Джованни сминало воспоминания, приземляло их.
Они сидели по разные стороны большого стола, наискосок друг от друга. Невозможно было ужинать вместе и держаться отчужденно. Дипломат не задал ни одного вопроса, ничего не стал комментировать, смирившись с тайнами Дианы, и с аппетитом принялся за еду. Она ограничилась булочками, проигнорировав основное блюдо.
Итальянец говорил не умолкая. Он был этнологом и в 90-х защитил диссертацию о преследовании тунгусов и якутов коммунистическими властями, после чего хотел поехать в Заполярье, в тундру, но экспедиция все откладывалась. Тогда Джованни перешел на дипломатическое поприще, согласившись на назначение в Улан-Батор (туда никто не хотел ехать), и с головой погрузился в изучение этносов, населявших неизведанную территорию.
Диана рассеянно слушала рассказ Джованни, все ее внимание было приковано к ужинавшему за соседним столом человеку в темных очках. Даже в тусклом свете слабых ламп она легко узнала европейца. Джованни не заметил странного человека с зачесанными назад желтыми волосами. Он отодвинул тарелки и вытащил из сумки ноутбук.
– Я проложил наш маршрут. Хотите взглянуть?
Диана обошла стол. На экране мерцала карта Монгольской Народной Республики. Все названия были написаны по-русски. Джованни подвел стрелку курсора к черному кружку в центре территории, потом провел линию наверх, к голубой точке у границы с Россией: это было изображение озера.
– Вот куда нам нужно. Это Цаган-Нур. Белое озеро.
Их путь пролегал практически через всю территорию Монголии.
– Так… далеко? – спросила Диана.
– Тысяча километров на северо-запад. Сначала мы полетим самолетом в Мурэн. Сюда. Там пересядем на другой рейс – до деревни Цаган-Нур.
Потом придется купить оленей, чтобы добраться до озера.
– Оленей?
– Дорог там нет, так что на машине не проедешь.
– Но… почему олени, а не лошади?
– Нам нужно будет пройти перевал на высоте трех тысяч метров. В тундре не выживет ни одна лошадь – там растут только мох и лишайники.
Диана начала осознавать масштаб предстоящего путешествия. Чтобы успокоиться, она принялась искать глазами что-нибудь знакомое, привычное, и ее взгляд остановился на красном китайском термосе. Диана налила себе чаю, долго смотрела, как плавают в красноватой жидкости длинные коричневые листочки, потом спросила:
– Как быстро мы доберемся до деревни?
– За день. Если попадем на оба запланированных рейса.
– А сколько займет путь до озера?
– Думаю, не больше суток.
– А от озера до токамака?
– Несколько часов. Лаборатория находится за первой вершиной отрогов Хоридол Саридага.
Диана подумала о 20 октября – дате назначенной битвы – и произвела в уме подсчет. Если они отправятся в путь 17 октября, она может успеть, у нее даже останется день в запасе. Диана глотнула чаю и спросила:
– Вы там когда-нибудь бывали?
– Никто никогда там не бывал! До начала девяностых эта зона оставалась запретной, так что…
– Что вам известно о токамаке?
Джованни покачал головой:
– Немного. Кажется, на этом объекте занимались термоядерным синтезом, это не моя епархия.
– Вы знали, что на ТК-17 была лаборатория парапсихологии?
– Нет. Впервые слышу. Вас и эта область интересует?
– Мне важно все, что касается этого объекта.
Джованни на несколько секунд задумался, потом пробормотал вполголоса:
– Забавно, что вы мне об этом говорите.
– Почему?
– Потому что я уже имел дело с подобными лабораториями, когда писал докторскую.
– Я думала, вы изучали преследования сибирских этносов, – удивилась Диана.
– Именно так.
– В каком смысле?
Итальянец напустил на себя загадочный вид, бросил короткий взгляд на человека в темных очках и ухмыльнулся.
– Опасайтесь славянских шпионов!
Он придвинулся к Диане вплотную, поставил локти на стол и начал рассказывать:
– Глава моей работы была посвящена религиозным верованиям в пятидесятые-шестидесятые годы. Принято считать, что хрущевский период был гораздо либеральнее сталинского, но только не в отношении религии – в самом широком понимании этого слова. Особенно сильно давили, например, на баптистов, буддистов и последователей анимизма – этой веры придерживались обитатели тайги и тундры. Хрущев приказал арестовать всех лам и шаманов, сжечь храмы и святилища.
– Как все это связано с парапсихологическими лабораториями?
– В девяносто втором мне удалось поработать с печально знаменитыми гулаговскими архивами: Норильск, Колыма, Сахалин, Чукотка… Я провел перепись всех шаманов, попавших в трудовые лагеря. Работа была скучная, но легкая. В документах указывалась национальность каждого шамана и причина задержания. Тогда-то я и наткнулся на нечто невероятное.
– И что же это было?
– С конца шестидесятых многих из этих людей – якутов, ненцев, самоедов – перевели.
– Куда?
Итальянец снова взглянул на хранившего полную неподвижность желтоволосого мужчину.
– Тут становится горячо: их перевели не в другие лагеря, а в исследовательские лаборатории.
– В лаборатории?!
– Такие, как Восьмое управление Сибирского отделения Академии наук в Новосибирске. Парапсихологические лаборатории.
Диане показалось, что итальянец страшно увлечен собственным расследованием. Свет, преломляясь через стекла очков, отражался в расширенных зрачках. Он не сказал – выдохнул:
– Вы ведь понимаете, правда? Парапсихологам для их опытов нужны были люди, наделенные паранормальными способностями. В этом смысле ГУЛАГ был истинным кладом, ведь там держали многих азиатских колдунов.
– Ничто не доказывает, что шаманы были наделены хоть какой-то силой! – не поверила Диана.
– Конечно. В любом случае эти люди ни за что не выдали бы своих тайн русским ученым, но они владели техниками гипноза, транса и медитации… всем, что называется измененным состоянием сознания. Над кем же еще было проводить парапси-хологические опыты, как не над ними!
Диана почувствовала, как кровь отхлынула у нее от лица. Она думала о ТК-17 и спрашивала себя: могли ли исследователи разгадать и присвоить способности шаманов, которых изучали?
– Что вы раскопали об этих опытах? – спросила она.
– Это была крайне засекреченная область советской науки. Ни в одном прочитанном мной документе не говорилось о сколь бы то ни было серьезных результатах. Но кто знает, что происходило в лабораториях? Я бы не хотел оказаться на месте шаманов. Думаю, с ними обращались как с подопытными свинками.
Она представляла себе несчастных аборигенов, которых оторвали от родной земли, держали в страшных лагерях, а потом проводили над ними загадочные опыты. К горлу темной волной подступила дурнота.
– Могли в ТК-17 использовать цевенских шаманов?
– Откуда вы о них знаете? – удивился Джованни.
– Я наводила справки. Так могли они экспериментировать над цевенами?
– Исключено.
– Почему?
– С шестидесятых годов цевенский народ не существует как таковой.
– Что вы такое говорите?
– Правду. Это неоспоримый факт, подтвержденный монгольскими этнологами. Цевены не пережили коллективизации.
– Расскажите мне все, что знаете.
– Коллективизация во Внешней Монголии была успешной только в конце пятидесятых. В шестидесятом году съезд провозгласил, что в стране больше нет частных собственников. Всю территорию разбили на квадраты, земельные хозяйства укрупнили, потом организовали колхозы. Кочевников, превратили в оседлых крестьян. Юрты уничтожили, построив вместо них дома. Скот конфисковали и сделали колхозным. Цевены не смирились. Они предпочли забить животных собственными руками, а поскольку дело происходило зимой, люди умерли от голода. Повторяю: этот народ исчез с лица земли. Редкие выжившие приспособились к чужой культуре и вступают в брак с монголами.